Цвет боли: черный - Страница 110

110

Ларс наклонился ко мне:

– Не надейся, что я кому-нибудь тебя отдам. Понимаю, завоевать тебя снова, после того, что натворил, будет очень трудно, но я постараюсь.

Я устало прикрыла глаза. Пусть старается. Все-таки Ларс самый красивый мужчина на свете, и я его люблю. А что до совершенных ошибок, то кто их не совершает…

Нет, я вовсе не намеревалась заставлять его кровью искупать свои ошибки (хотя именно так он и сделал), но уже точно знала, что сама чего-то стою. Дороговато поплатилась за такое знание, но что поделать?..

Ларс все-таки ушел на ночь, врачи потребовали дать мне отдохнуть.

Мое состояние уже не вызывало у них опасений, кровь мне перелили, оставалось бороться со слабостью. Не люблю больницы, потому поинтересовалась:

– Когда меня отпустят домой? Лежать я могу и там.

– Кто будет за вами ухаживать? – врач молод и очень похож на Джорджа Клуни, не сомневаюсь, что мой вопрос по-своему уникален, потому что остальные пациентки норовили полежать подольше. Но я такого насмотрелась, что меня еще очень долго никто не будет интересовать, даже копии Клуни.

– У меня много помощников…

– Молодой человек, который вас привез и дал кровь?

– Нет, и без него хватает. Бабушка, друзья, сестра, мама…

Бровь эрзац-Клуни чуть приподнялась, вот еще один умелец выражать удивление столь эффектно.

– Почему мама в последнюю очередь?

– Могу назвать первой.

– Хорошо, завтра я вас отпущу, но при условии, что будете лежать дома еще неделю и беречься.

– А можно сегодня?

Он с недоумением уставился на меня:

– Вообще-то, почти ночь.

– За мной приедут.

– Нет-нет!

– Мне еще будут делать какие-то процедуры?

– Не мешало бы поставить капельницы… – Доктор перебирал бумаги на столике, явно не зная, на что решиться. Я поняла, что нужно просто надавить посильней.

– Общеукрепляющие?

– Да, конечно.

– Их поставят дома.

– Мне позвонить молодому человеку, чтобы он за вами приехал?

– Ни в коем случае!

Теперь глаза эрзац-Клуни внимательно изучали мое лицо. Хотелось крикнуть: что, не подхожу Ларсу? Да, я бледно-зеленая поганка, но с учетом моих мучений за последние дни это неудивительно.

– Это его ребенка вы потеряли?

Мои глаза никогда не были стальными, они просто серые, но я обрела сталь и во взоре, и в голосе:

– Своего, доктор, только своего!

Он отвел взгляд первым, чуть смутился:

– Хорошо. Звоните маме, чтобы приехала.

– Лучше друзьям, они наверняка не заняты на каком-нибудь благотворительном приеме.

Мы посмотрели друг на дружку и с облегчением рассмеялись. Эрзац-Клуни достал из кармана визитку, протянул мне:

– Только при условии, что вы позвоните, когда доедете, а еще завтра и вообще каждый день.

– До пенсии?

– По крайней мере, моей.

– Идет!

– А дети у вас еще будут…

Лукас, услышав новость, ахнул:

– Линн! Конечно, немедленно приеду!

– Приедешь или приедете с Дорис?

– А ты не против…

– Не против! Давайте скорей, домой очень хочется.

Еще через час я проваливалась в сон на своей постели в квартире дяди Лукаса. Лукас и Дорис категорически отказались снова меняться комнатами, заявив, что если им вдруг покажется мало, то займут еще одну, стоявшую закрытой.

Думать ни о чем не хотелось, мысли даже о Ларсе я старательно гнала от себя. Нужно по-настоящему начать новую жизнь, а для этого я должна постараться забыть или почти забыть все, что пережила. Нет, я понимала, что снова пойду в больницу к Вере и Тине, но просто как к больным подругам, а не к подругам по несчастью. Психолог прав – иного не дано.

Оставались одна беда – потеря ребенка и одна проблема – Ларс. Он сказал, что у нас еще будут дети… Какие дети?! Засыпая, я думала все-таки об этом.

С утра яркое солнце, окна на юго-восток, а потому даже сквозь опущенные жалюзи пробивались солнечные лучи, образовывая узенькие полоски на полу и моем одеяле.

Но теперь я солнцу не просто рада, для меня оно означает конец кошмара, наверное, потому что все дни мучений мы солнечного света не видели. Думать ни о чем не хочется, голова пустая и от этого почему-то легко и хорошо…

Звонок Ларса вполне ожидаем:

– Линн, что случилось?

Однако… на часах только восьмой час, а он уже в больнице и выяснил, что меня нет?

– Здравствуй.

– Я тебя разбудил?

– Нет, я уже не спала.

– Почему ты уехала?

– Потому что мне разрешили.

– Но почему даже не позвонила, я бы отвез. Ты… не хочешь меня видеть?

Опуская второй вопрос, отвечаю на первый:

– Потому что все в своей жизни я теперь буду решать сама.

– Без… меня?..

Мне не удается сдержать улыбку:

– Посмотрим…

Я просто вижу, как загораются улыбкой стальные глаза.

– Хорошо, спи…

Кажется, я готова принимать душ раз по десять в день, но мне это запретили делать. Все равно я быстро моюсь и выползаю из комнаты с мокрыми волосами.

Позвонили все подряд: Бритт, визжа от радости, что меня отпустили, бабушка, Фрида, мама, Тереза, даже моя подруга по несчастью Габи, передав привет от Тины, которая все еще не могла разговаривать. Я всем сообщила, что аудиенции пока не даю, пусть подождут. Сообщение встречено с пониманием.

Все-таки во всем есть своя прелесть (кроме той жути, которую я пережила), в болезни тоже. Можно встать в полдень, нахально изображать из себя немощь и ничего не делать, даже не учиться. Лукас уже сообщил, что, если я не успею до конца семестра, то мне позволено сдать все позже. Еще бы!

110